Термин «автофикшн», а применительно к художественным практикам «визуальный автофикшн» возник сравнительно недавно. Принято считать, что первым его использовал французский писатель Серж Дубровский в аннотации к своему роману 1977 года «Сын». И то, как он характеризует этот тип повествования, говорит о том, что «авто» в нем явно превалирует над «фикшн»: «Если собираешься рассказывать о своей̆ жизни, никаких пряток быть не должно, никакого фигового листочка — обнажай̆ себя, только оголенное сердце и тело, или просто замолчи...» Из этого следует, что «автофикциональное подразумевает обращение к личному опыту, но, в отличие от автобиографического нарратива, не ставит цель… последовательно и точно изложить события. Гораздо важнее процесс, невозможный̆ без перформативной̆ работы с реальностью» (А. Кузнецова «Коллективное тело автофикционального»). А раз «автофикциональная речь всегда перформативна… то благодаря этой̆ особенности письмо или художественный̆ объект получают “телесное” измерение вместе с его уязвимостью, флексибильностью и пограничными состояниями» (Т. Сохарева «Как автофикшн стал тотальным»). Если же сказать иначе, биография и ее архив суть то, «к чему прикасалось тело. В том числе взглядом» или же все то, «что прикасалось к телу» (Х. Сокол «Краткие тезисы к (авто)биографии»). Как настаивают люди искусства: «У художника все еще есть его тело и движение этого тела, есть время, которое он проживает, и пространство, его окружающее, и, наконец, есть предметы, которые это пространство заполняют» (Е. Гранильщиков «Касаясь стопами своего настоящего»).
Впрочем, справедливым будет признать, что будучи порождением «современного культурного мейнстрима» и его симптоматики — «демократизации медиа, эго-культуры и глорификации всего, что исходит из личного опыта, жизни на виду и запроса на аутентичность, триумфа терапии и селф-хелпа», «автофикшн» является «общностью очень разных произведений, помещаемых под его зонтик» (Л. Конончук «Заступницы»). Так, тематизируя персональный опыт, художник может стремиться «уйти от контактов с миром внешним», «основать собственный̆ мир», где «он будет… единственным жителем свободного полиса… за границей̆ контроля клептократических режимов» (В. Жданов «В тихие волны прочь от вас...»). Но в тоже время программное предъявление в искусстве «своего места, позиции, идентичности»», «демонстрации все более личных, интимных переживаний» есть форма «самопрезентации, даже когда нечего предъявить». Ведь «без попадания в агрегаторы, соцсети, публикации документации хоть где-нибудь» художника «будто и нет» (С. Гуськов «Все ждут личного»).
Наряду с этим, если «автофикш» — это замыкание на себе, то производным от этого должно быть игнорирование другого, как и игнорирование истории. «Иногда, — признается художник, — мне говорили — что “это уже было”… но меня это совершенно не смущало… Мне было важно пережить самому этот опыт, почувствовать все на собственной шкуре и после самому сделать определенные выводы» (А. Кузькин «Я бы хотел рассказать вам о себе»). Но в тоже время, оставаясь на едине с собой, индивид открывает «свою хрупкость и одинокую инвалидность» и осознает, что «творчество возможно именно благодаря этой онтологической инвалидности, а не вопреки ей» (Д. Галкин «(Не)Порочный круг тревоги…»). Автофикшн поэтому может быть понят как форма самотерапии, когда в письмо «сбрасывается напряжение, недовольство, страхи, тревоги и множество сочиненных молитв». Но выясняется, что терапия эффективнее тогда, когда в письме больше «фикшн», а не «авто». Ведь в этом случае автор «думает не только о себе, но хоть сколько-то о других. Художественный̆ текст всегда учитывает читателя и заигрывает с ним» (И. Болотян «Идеальный̆ дневник…»). Уязвимость делает субъекта зависимым от другого, нуждающимся в его заботе, что делает его «устойчивым перед окружающим миром, охваченным культом индивидуальности и автономности» (А. Володина, М. Пророкова «Автотеории и автонарративы…»).
Эти и другие внутренние противоречия практики автофикшна подводят нас к объяснению столь высокой затребованности этого творческого формата — он «усложняет и интенсифицирует наш опыт переживания субъективности в эпоху, зараженную идеей поиска себя в постоянно меняющемся (в основном к худшему) мире» (Т. Сохарева «Как автофикшн стал тотальным»).
