В дебютной поэтической книге Евгении Либерман, пишущей не только стихи, но и прозу, а также переводящей с идиша и английского, интересна не только молодая энергия поэтического освоения и присвоения мира юным автором (Евгении всего 20 лет, некоторые вошедшие сюда тексты написаны еще раньше), не только стремление мыслить, в пределе, всей мировой культурой (упоминательная клавиатура — от священных текстов до Венедикта Ерофеева, от Тютчева до Керуака... где-то с краешку этой клавиатуры — даже старые советские песни, вряд ли узнаваемые ровесниками автора), но еще и интенсивность еврейского самосознания.

Проявляется оно не только в обилии еврейской образности, но и в том, что для полноты самовыражения автору мало — несомненно родного ей, основного для нее — русского языка. Ей хочется говорить с собой и с миром еще и на двух еврейских языках — идише и иврите.

Стихи Либерман насыщены идишской и ивритской лексикой (пишется она, правда, большей частью латиницей) — «Biz grinem palmenland fun vaysn land fun shney»; есть и целый идишский катрен — «er ‘ot im gegebn dem shtekn fun tsorn, / dem got, / ober er ‘ot mir gegebn nor / di farloyrene hor». В стихотворение же памяти Льва Рубинштейна автор включает строки еврейской молитвы: «hиторери, hиторери, / ки ва-óрех куми ори. / ури, ури, шир дабери...». Всё это она сама же и переводит. А к одному из стихотворений — «Прибытие ребе в Нью-Йорк» — приложен целый небольшой глоссарий, объясняющий еврейские реалии для тех, кто их не знает: «„Шират а-ям“ — Песнь моря, отрывок из Торы, читаемый в Песах; маарив — вечерняя молитва; шахарит — утренняя молитва; сиван — месяц еврейского календаря (~конец мая — июнь); тфилин — филактерии, кожаные ремни с коробочками с текстом молитвы Шма, надеваемые иудеями на голову и руку; ребецн — жена раввина; кетер Тора — корона, надеваемая на свиток Торы».

Кажется, так по-русски еще никто не писал.