14 июня в 19.30 в Порядке слов состоится очередная лекция Павла Арсеньева в рамках семинара по прагматической поэтике: «Паровоз, автомобиль и другие двигатели литературной эволюции».

Наряду с жестикуляционной природой действия на письме существует материальный контекст, от которого оно отталкивается в конструировании своего инструмента. После того, как нами были рассмотрены простейшие инструментальные метафоры различных методов и базовая гомология между генезисом языка и техники (Леруа-Гуран), необходимо перейти к более сложным литературным механизмам.

В принципе уже формалисты понимали искусство как технологию, писали именно о технике внесюжетной прозы. Такой формально-технократический подход делал автора/исследователя в известной смысле нечувствительным к идеологии литературного содержания. Шкловский говорил не только о делании вещи, которое важнее сделанного, но и — более эксплицитно и рискованно — о шофере, которому «важно прежде всего, чтобы машина шла, а не кто на ней едет».

Однако даже при таком подходе идеологические различия не растворяются бесследно, но перемещаются на формальный уровень и существуют на нем как различие технических стандартов. Если Лев Николаевич Толстой вырос во времена «до железных дорог» и не любил паровозов, то Новый ЛЕФ выводил возможность новых форм очерковой и фрагментарной прозы из ритма железной дороги, превышающий чувственность усадебно-дворянской литературы.

При всем прогрессивном характере воздействия железной дороги на ритм русской прозы, вскоре и ей будет суждено диалектически переродиться в устаревший литературный транспорт: тот же Шкловский будет говорить о «патентованных писателях для железной дороги», противопоставляя этому автоматизировавшемуся ритму индивидуальный анархизм автомобиля. Именно он надолго станет ключевым драйвером внесюжетной прозы, значительно превышающим композиционистские амбиции человеческого рассказчика.

Другими словами, соображения Мандельштама и Шкловского о транспорте, в котором едет русская проза, будут рассмотрены на следующем семинаре как ранние интуиции акторно-сетевой теории литературы. Как и любая другая посадка произвола письма на конкретную материальность, его заземление, такой анализ грозит былому одиночеству автора в башне из слоновой кости уплотнением его жизненного пространства новыми акторами и коллективами.